171
условной орфогр. системой, которая была привнесена в текст его первыми издателями; сравнение с орфографией Екатерининского списка рукописи (см. Орфография и палеография Мусин-Пушкинского списка «Слова») приводит автора к такому неутешительному выводу, который можно было бы признать справедливым, если учитывать всю традицию изучения Ф. С. Основная цель такого изучения состояла в реконструкции написаний утраченного списка XVI в., исходя как раз из особенностей передачи его орфографии и графики в Екатерининской копии и в Перв. изд. Собственно фонетич. замечания находились на уровне разработки ист. Ф. своего времени и всегда преследовали чисто практич. цели комментирования текста, оправдания непривычных форм или вводимых конъектур. Ср., напр., указание Ф. И. Буслаева о том, что «аркучи» — возможное диалектное произношение формы уже после падения редуцированных гласных: рькучи > ркучи > аркучи. Одного этого было бы достаточно, чтобы остановить поток утверждений о том, что в момент создания С., и тем более в его списках, гласные ъ и ь еще могли произноситься (Р. О. Якобсон, А. Ю. Чернов и мн. др.); ср. также широко проведенную по тексту и несомненно восходящую к оригиналу ассимиляцию согласных типа рѣтко, здраво, зби, свисну, чти, руской, галичькы, ляцкий, чресъ / чрезь, женчюгь / жемчюжну и пр., которая отчетливо указывает на состоявшееся падение редуцированных к моменту создания текста С.
Те же самые примеры пытались использовать при определении диалектной приуроченности по крайней мере последнего списка С.: в Новгороде (В. В. Виноградов, Обнорский) или в Пскове (Н. М. Каринский, Л. А. Творогов; см. также: Место написания «Слова»; Псковские элементы в языке «Слова»).
Лингвистич. проблемой является не взаимоотношение орфографии изд. и утраченного списка, а изучение яз. памятника, т. е. самого текста, а не списка его. С одной стороны, это — проблема произношения в уст. речи, с другой — вопрос стилистич. использования фонетич. вариантов.
Первая задача была решена Обнорским, который восстановил основные особенности фонетич. системы С. Редуцир. гласные отражают этап утраты: слабых ъ, ь уже не было, а сильные вокализовались отчасти, но в определенных условиях (= позициях). Судя по последовательным написаниям, и слабые редуцированные, как полногласно звучащие, могли еще сохраняться в известных позициях для организации и поддержки ритма и соблюдения единства важных для текста морфем (напр., на стыках «суффикс + окончание» или «суффикс + корень»: костьми, крильца и под.), особенно в префиксах, составлявших одно общее слово с основой (словоформой): во днѣ, ко Гзѣ. Наблюдается вполне осознанное распределение ъ и ь в зависимости от семантики: напр., у глаголов ъ утрачивается в словах конкретного значения (21 раз: взмути, всядемъ, свивая, скратишась и пр.) и сохраняется у глаголов в переносном значении (20 раз: съпряже, въспѣти, въстати и пр.); ср. прямое различие в зависимости от стилистич. окружения в формах въступити — вступити, възбивати / зби (из взби) и т. п.
Довольно частые смешения букв ѣ / е имеют разное происхождение. Некоторые из примеров несомненно связаны с поновлением текста издателями (это доказывается сравнением с написаниями тех же форм в Екатерининской копии), ср.: написание море и морѣ в форме местн.
172
пад. на месте этимологич. верного мори, а также некоторые формы вин. пад. мн. ч. (вои, князи, комони и пр.). Виноградов полагал, что строго фонетич. распределение замен, т. е. чередование ѣ или е только в позиции перед мягким согласным, доказывает исконность подобных написаний. Однако очевидно, что часть их — несомненно описки типа антиципации (тѣлѣгы, полетѣти, залетѣло, слѣтѣста, повелѣя и пр.) а другие очень похожи на проявление «нового ятя» новгород. типа, свойственного новгород. рукописям XIII—XIV вв. (с ѣ на месте е в определенных позициях и морфемах: лебедѣи, половѣцькую, помѣркоста и пр.). Это фонетич. явление чрезвычайно важно в определении древнерус. рукописей, одновременно отражая явления и стилистич., и семантич. (ср. грамматич. аналогию в род. пад. земли и дат. пад. землѣ вм. зеркально обратного написания землѣ и земли; ветрѣхъ и вѣтрехъ по аналогии с костехъ и т. п.), и орфографич. разного рода (усредненные написания Перв. изд., следы списка XVI в. и собственно фонетич. особенности звучания в древнерус. памятнике). Ценность С. — в многообразии и во множестве предположительно фонетич. вариантов. Напр., «как и в иных источниках старого языка, в Слове различаются написания „заря“ (вечерняя заря) — „зоря“ (утренняя заря)» (Обнорский. Очерки. С. 136): даже в переводных древнерус. текстах форма «зоря» (коренная форма без «акающего» произношения) встречается лишь в сочетаниях с «заутра», «утренняя» и пр., тогда как форма «заря» в принципе может быть связана с обозначением и утренней, и вечерней зари.
Сказанным определяется и стилистич. функция разночтений, со временем накопленных рус. традицией письма: символич. ориентированность текста требовала столь же условных обозначений для семантически различающихся вариантов текста. Записанное, это произведение должно было сохранить соответств. варианты произношения или адекватно им передать смысловые вариации текста.
Пересечение сразу нескольких компонентов — смыслового, стилистич., функционального, эвфонич., поэтич. — затрудняет достоверное раскрытие фонетич. структуры текста С. Безусловно верны осторожные выводы Обнорского, согласно которым сохранившийся список XVI в. являлся, скорее, новгородским и имел промежуточные списки, а сделанные с него списки (в том числе и изд. 1800) грешат неточностями. Только исходя из общих сведений о древнерус. Ф. кон. XII — нач. XIII в., можно сказать, что в исходном списке отражены все звуковые особенности древнерус. речи, характерные для этого времени. Из всей совокупности фонетич. черт неизбежен вывод о принадлежности текста XII—XIII в., поскольку нерегулярные (несистемные) нарушения, отраженные в списке XVI в., могли быть только после этого времени (тут знаменательны выравнивания по аналогии: это результат морфологич. изменений, всегда завершающих предшествующие им фонетич. преобразования, ср. сказанное о чередованиях ѣ — е — и или к — ц — ч). Выразительных особенностей древнерус. Ф. до XII в. в памятнике нет, зато очень много систематически отраженных следов «языка цельного в своей системе и архаического по самому своему строю» (Обнорский. Очерки. С. 198).
Лит.: Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка (1858). М., 1959. С. 67; Тихонравов. Слово. С. IV—IX; Огоновский. Слово. С. XIX—XXIV; Орлов А. С.
173
Слово о полку Игореве. М.; Л., 1938. С. 61 и след.; Обнорский. Очерки. С. 137—148; La Geste. P. 32—37 (то же: Jakobson R. Selected Writings. The Hague; Paris, 1966. Vol. 4. P. 129—132); Чапленко В. Мова Слова о полку Ігореві. Вінніпег, 1950. С. 11—14; Булаховский Л. А. 1) Слово. С. 130—132; 2) О первоначальном тексте «Слова о полку Игореве» // ИОЛЯ. 1952. Т. 11, вып. 5. С. 439—449; 3) Заметки к спорным местам «Слова о полку Игореве» // Рад. літ. 1955. № 18. С. 48—56 (см. также: Булаховский Л. А. Избр. труды. Киев, 1978. Т. 3. С. 442—443, 481—493, 508—518); Bida C. Linguistic Aspect of the Controversy over the Authenticity of the Tale of Igor’s Campaign // Canadian Slavonic Papers. Toronto, 1956. Vol. 1. P. 87; Колесов В. В. 1) Растѣкашеться мыслію по дрѣву // Вест. ЛГУ. Л., 1971. История, яз., лит-ра. Вып. 1. № 2. С. 138—139; 2) Ударение в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 29—31; Винокур Г. О. К вопросу о языке «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1988. С. 90—102.
В. В. Колесов
Смотреть больше слов в «Энциклопедии "Слова о полку Игореве"»